Природа для человека — нечто ила ничто?

 

При решении вопроса об отношении человека к при­роде и соответственно субъективной деятельности к объ­ективной закономерности Фейербах исходил из того, что человек и его произвольная деятельность, хотя они и — высшее, предполагают существование природы и ее зако­нов. Природа существовала и может существовать до и без человека, а природная необходимость до и без сво-

148

боды в человеческом смысле. Природа не родилась вме­сте с человеком и благодаря его деятельности и не уми­рает вместе с прекращением его жизни и деятельности. В этом смысле «природа одна только является таким су­ществом, к которому нельзя прилагать никакой челове­ческой мерки» [36, стр. 472]. С этой точки зрения Фейер­бах отвергает, как учения, не признающие существова­ния природы до человека, так и те, которые исходят из этого признания, но утверждают, что до человека, до от­ношения его сознания к природе, природа не имела объ­ективных свойств и законов сама по себе, но что послед­ние появились в ней лишь с субъектом и его знанием о ней. Иными словами, он отвергает антропоцентрический тезис о человеке как демиурге природы и кантовский идеалистический тезис, согласно которому не человек «получает» законы от природы, а природа от человека. «Природа, правда, не издает законов, но она их и не по­лучает. Законы издают лишь властители людей, и полу­чают законы лишь люди — подданные; но оба понятия неприложимы к природе по той простой причине, что солнце, луна, звезды и составляющие их вещества — не люди. Законодатель не повелевал кислороду соединяться с другими веществами в данной определенной весовой пропорции, и кислород этого закона не принимал, но это заложено в его свойствах, которые составляют нечто единое с его природой и существованием» [37, стр. 759]. В этом рассуждении нет ничего такого, что не принима­лось бы марксизмом.

Между тем в последнее время (в рамках обсуждения вопроса об отношении Маркса к Фейербаху) мы все чаще встречаемся с утверждениями, будто Маркс, пре­одолевая ограниченность фейербаховского материализма, восстанавливает оба эти, отвергнутые Фейербахом, те­зиса. Таким образом, марксизм «отрывается» не только от принципиальных недостатков предшествующего мате­риализма, но и от материализма вообще, даже от диа­лектического материализма, являющегося бесспорным приобретением марксистской мысли. На этом попри­ще отрыва марксистской философии от материализма ак­тивно подвизаются не только представители так называ­емой буржуазной марксологии, но и некоторые филосо­фы, называющие себя марксистами и требующие от дру­гих принимать их за таковых. Фальсификация марксист-

149

ской критики фейербаховского материализма — это один из наиболее завуалированных, а потому и один из наи­более опасных способов борьбы против марксизма, ис­пользуемых в последнее время его противниками — от откровенно буржуазных философов до современных реви­зионистов. В противоположность Марксу, выступавшему за союз «энтузиастов природы» и энтузиастов истории и считавшему, что «это — единственный союз, благодаря которому теперешняя философия может стать истиной» [1, стр. 257], эти люди направляют энтузиастов истории против энтузиастов природы, доказывая, что практиче­ская деятельность — все, а природа — ничто ⁴. Буржу­азный экономист XVII столетия, считавший, что труд есть отец богатства, а земля — его мать, был несравни­мо выше современного марксолога, превращающего че­ловеческую практику, понимаемую при этом субъекти­вистски, не только в «отца», но и в «мать», причем не только «богатства», произведенного трудом из природно­го материала, но и всей природы с ее свойствами и за­конами.

Маркс, как известно, писал, что Фейербах не удовлет­воряет его не потому, что он «напирает на природу», а «лишь в том отношении», что он напирал «слишком ма­ло на политику». Между тем современные буржуазные марксологи и ревизионистские защитники так называ­емого антропоцентрического монизма недовольны

⁴ Этот антропоцентрический вариант идеалистической философии имеет различные оттенки: начиная с провозглашения свойств природы продуктом человеческих чувств («комплекс ощущений») и рассудка (эмпириокритицизм и кантианство) и кончая крайне пра­гматической концепцией, которая и саму природу провозглашает продуктом человеческой деятельности, т. е. считает человеческую деятельность и измененную ею природу основой остальной приро­ды, вместо того, чтобы природу понять как предпосылку и осно­ву человеческой деятельности и существования. «Вещь и природа существуют только, когда их переживаю я или субъекты, как я», — утверждает Мерло-Понти [55, стр. 383]. Следовательно, мир возни­кает при «встрече» с человеком (?!). Точно так же и Ж. П. Сартр считает, что материя до преобразования ее человеком не имеет не только законов, но и реальности. М. Рюбель пишет, что «приписы­вать Марксу и Энгельсу материалистическую метафизику, посту­лирующую существование материи независимо и вне всякого опы­та, значит обмануться в их намерениях» [61, стр. 6]. «Материя, от­деленная от человека, — вторит ему Л. Колаковский,— это ничто. В этом смысле поставить вопрос о материи «самой в себе» — все равно что спросить, существует ли ничто» [63, стр. 212; см. также 52, стр. 140; 53, стр. 378, 380].

150

Фейербахом по совершенно другой причине, а именно по­тому, что он вообще напирал на природу, вернее, при­знавал, что природа существовала во всей своей опре­деленности до человека и может существовать без него.

Мысль, что природа сама по себе есть ничто, «аутен­тичные марксисты» выдают за специфический вклад Маркса в философию. Для их способа доказательства типично утверждение М. Кангрги, которое мы приведем вместе с высказыванием Маркса, долженствующим якобы подтвердить его: «Природа сама по себе, с точки зрения Маркса, — ничто: «Природа, взятая абстрактно, изолиро­ванно, фиксированная в оторванности от человека, есть для человека ничто... природа, отделенная, отличная от этих абстракций (здесь Маркс имеет в виду гегелевские абстракции. — М. К..), есть ничто, обнаруживающее себя как ничто»» [58, стр. 38]. Даже из этой цитаты Маркса, как ее приводит М. Кангрга, видно, что в данном кон­тексте речь идет о гегелевском человеке, приравненном к самосознанию, и, стало быть, о природе как ока есть для такого «спиритуалистического существа». И когда «аутен­тичные марксисты» принимают такое понимание за истинное, они отходят от материализма, ибо только для идеализма природа есть ничто, когда она «отличается чувственно» от абстракции, т. е. — как чувственная, пер­вичная, самобытная, независимая от мышления. Они бе­рут у Гегеля то, что как раз отвергалось Марксом, кото­рый разделял требование Фейербаха «исходить из поло­жительного, из чувственно-достоверного» [1, стр. 623] и, в противоположность Гегелю, рассматривавшему отлич­ную от абстракции природу как «существо, несовершен­ное не только для меня, не только с моей точки зрения, а несовершенное в самом себе» [1, стр. 641], делает исход­ной точкой человека «в качестве природного, телесного, чувственного, предметного существа», для которого «предметы его влечений существуют вне его, как не за­висящие от него предметы» [1, стр. 631].

Свое доказательство тезиса, гласящего, что природа без человека есть ничто, с помощью цитаты, к тому же вырванной из контекста, эти философы сопровождают нападками на цитатничество как на догматический спо­соб доказательства. Это делается, возможно, для того, чтобы никто из их оппонентов, опасаясь обвинения в догматизме, не рискнул привести, скажем, из той же ра-

151

боты Маркса следующее его заключение относительно гегелевской логики: «Таким образом, вся логика являет­ся доказательством того, что абстрактное мышление са­мо по себе есть ничто, что абсолютная идея сама по себе есть ничто, что только природа есть нечто» [1, стр. 639].

Впрочем, положение: «природа, взятая абстрактно, изолированно, фиксированная в оторванности от челове­ка, есть для человека ничто» — есть правильное, разум­ное положение: «но только наизнанку». Смысл должен быть таков: человек, от которого оторвана природа, есть чистейшее ничто, ибо «существо, не имеющее вне себя своей природы» «есть невозможное, нелепое существо», «только мыслимое, т. е. только воображаемое существо, продукт абстракции» [1, стр. 631, 632]. «Человек, — писал Маркс, - живет природой. Это значит, что природа есть его тело, с которым человек должен оставаться в процессе постоянного общения, чтобы не умереть» [1, стр. 565].

Это положение некоторые философы считают возмож­ным от имени самого Маркса толковать в прямо проти­воположном смысле: природа живет благодаря человеку. Это значит, что человек есть ее тело, с которым природа должна оставаться в процессе постоянного общения, что­бы не умереть. Применительно к рассматриваемому нами вопросу они считают, что различие между материализ­мом Фейербаха и философским учением Маркса, причем коренное различие, состоит в том, что первый признает, а второй отрицает существование природы до человека и независимо от человека, другими словами, что, якобы согласно Марксу, природа формой, содержанием, объ­емом и предметностью растворяется без остатка в исто­рических процессах ее присвоения, более того, что не природа есть предпосылка человека, а человек с его практической деятельностью есть основа, творящее на­чало природы. «Именно эта практически-предметная дея­тельность человека в истории (которая также есть про­изведение человека),—-пишет загребский философ Милан Кангрга, — есть основа не только природного ми­ра и не только человечества... Таким образом, человек производит, создает, полагает природу как свой предмет, который есть опредмечивание его субъективных сущност­ных сил... Он производит природу... Бытие человека, сле­довательно, то, благодаря чему есть и человек и приро­да, есть произведение человека, так что природа есть,

152

поскольку она не есть более природа как данность» [58, стр. 37].

Выходит, что человек есть основа не только самого себя, но и природного мира, он производит, создает, по­лагает природу, она есть не что иное, как опредмечива­ние его субъективных сущностных сил, она существует благодаря ему, как его произведение и его продукт. Че­ловек в этой концепции превращен в абсолютный творя­щий принцип. Ее сторонники абстрагируются от совокуп­ного процесса развития природы до возникновения чело­века как практического существа, как и от практиче­ского преобразования природы человеком. Природа бе­рется исключительно как объект практики, т. е. без своей собственной истории, а человек исключительно как прак­тическое существо, т. е. без своей истории как природ­ного существа. В доказательство своей правоты они ссылаются на известное высказывание Маркса и Эн­гельса:

«Предшествующая человеческой истории природа — не та природа, в которой живет Фейербах, не та приро­да, которая, кроме разве отдельных австралийских ко­ралловых островов новейшего происхождения, ныне ни­где более не существует, а следовательно, не существует также и для Фейербаха» [5, стр. 44].

Что Маркс отгораживается здесь от Фейербаха и во­обще от того дуализма между природой и историей, ко­торый был свойствен традиционному материализму, при­знается всеми современными исследователями. Скажем лишь, что названные интерпретаторы Маркса заблужда­ются, полагая, будто Маркс полностью отмежевывается от Фейербаха. Маркс отнюдь не считал и не мог счи­тать, что природа, предшествующая человеческой исто­рии, есть ничто. Как раз напротив, фейербаховское по­ложение, что только природа есть нечто, он предпосы­лает своему собственному историческому пониманию при­роды и включает в него. Правда, из приведенного текста ? как бы следует, что природа, предшествующая человече­ской истории, для человека более не существует. Однако следует учитывать, что Маркс связывал здесь понятие природы, предшествующей человеческой истории, с ее недоступностью для человека в смысле ее предшествую­щего существования, о чем свидетельствует упоминание им австралийских островов. Но из этого явствует, что, с

153

точки зрения Маркса, предшествующая человеческой истории природа есть в действительности та природа, ко­торая предшествует возникновению человека; она суще­ствует там, где нет человека, где она для него недоступ­на. Предшествующая человеческой истории природа по отношению к человеку, т. е. его возникновению и его ис­тории, есть первичная природа.

До сих пор Маркс, как мы видим, в принципе еще не расходится с Фейербахом. Признание, однако, того, что природа существовала до человека и что законы и свой­ства природы — ее собственные, а не привнесенные из­вне, составляет, так сказать, естественнонаучную основу для материалистического решения вопроса об отношении человека к природе, но еще не самое решение, во всяком случае не полное решение. Ведь для этого нужно было преодолеть понимание, отрывающее сознательную дея­тельность человека от материальной практики, от изме­нения и присвоения природы, и связать решение с трудо­вым отношением к природе, т. е. изменением природы с помощью орудий труда. Иными словами, нужно было от­ношение человека к природе понять как отношение субъекта, который не только созерцает природу, как у Фейербаха, но и практически противопоставляет себя ей, понять, что человек, хотя и является подчиненной частью и продуктом природы, физически изменяет эту природу и присваивает ее для своих потребностей и целей.

Фейербах, как мы видели, определял человека как су­щество, отличающее себя от природы, однако существен­ное отличие человека от животного он видел только «в сознании в строгом смысле этого слова» и не понял, что люди «начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им средства к жиз­ни» [5, стр. 19]. Вместе с тем он говорит, что человек обя­зан своим существованием только чувственности, но и в понимании последней он не идет дальше абстрактного понимания чувственности вообще, т.е. не поднимается до уяснения того способа, каким человек выделился из остального живого мира, «не замечает, что окружающий его чувственный мир... есть продукт промышленности и общественного состояния, притом в том смысле, что это — исторический продукт» [5, стр. 42].

Таким образом, Фейербах не заметил, что «окружаю­щий его чувственный мир» есть не простое продолжение

154

природного мира, но что с возникновением человека воз­никает новый, очеловеченный сектор в природе: подчи­ненный сектор природы, который человек сам создает пе­реработкой предметного мира и которым владеет с по­мощью законов самого этого мира (законов, отраженных в его голове и приведенных в движение и опредмеченных в его практике). То, что представляет собой специфиче­скую жизненную деятельность человека, основное содер­жание и сущность человеческой истории, состоит в при­своении и преобразовании природы человеком и в созда­нии в ней особого предметного мира, который без чело­века вообще не существовал бы в такой форме и в кото­ром человек осуществляет свою волю и мощь в при­роде.

Следовательно, своей творческой деятельностью чело­век создает не природу как таковую, а свой особый мир, человеческий сектор в природе. В этом состоит его спе­цифическая деятельность в природе, его особая челове­ческая сущность в рамках остальной сущности природы. В этом секторе и через посредство этого сектора созда­ется особое единство природы и общества, но не каким-то чудом или случаем, а закономерным развитием самой природы, которая на определенной ступени своей эволю­ции порождает человека, и распространяет его деятель­ность посредством этого сектора на остальную природу, которую человек присоединяет к своему «телу», и таким образом асимптотически поднимает человека на уровень универсальности природы:

«Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу пре­вращает в его неорганическое тело, поскольку она слу­жит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и оруди­ем его жизнедеятельности» [1, стр. 565].

Вопреки этому, буржуазные марксологи и ревизиони­стские представители антропоцентрического «монизма» приписывают Марксу тезис, согласно которому преобра­зование природы человеком и создание в природе сек­тора, подчиненного человеку, означает отрицание примата внешней природы перед человеческим миром и прекра­щение объективного, от человека независимого существо­вания природы.

Истинная критика и преодоление ограниченности фей-

155

ербаховского учения о природе должна состоять не в от­рицании материальной природы, а в замене романтиче­ского взгляда на природу историческим. Такая критика и такая замена уже давно осуществлена создателями исторического материализма, который включает в себя признание материальной природы как естественной пред­посылки и условия материальной деятельности людей. И тот, кто ликвидирует эту предпосылку и это условие, лик­видирует неизбежно и сам труд, являющийся в свою оче­редь всеобщим условием человеческого существования. Поэтому сведение природы к ничто под видом преодоле­ния «материалистической метафизики» и возврата к «аутентичному марксизму» есть лишь своеобразный спо­соб, с помощью которого элиминируется отношение лю­дей к природе — «эта действительная основа истории» [5, стр. 38] и означает в действительности возврат к идеа­листическому пониманию, которое «усматривая материн­ское лоно истории не в грубо-материальном производстве на земле, а в туманных облачных образованиях на небе», не могло дойти «хотя бы только до начала познания исторической действительности» [4, стр. 166]. Таким об­разом, отрицание природы с ее диалектикой в системе воззрений буржуазных марксологов к «аутентичных марксистов» направлено своим острием не только против материализма, и даже не только против диалектического материализма, а прежде всего против материалистиче­ского понимания истории.

Названные толкователи Маркса не только приписали ему чужую мысль, но ошибочно истолковали и собствен­ные слова Маркса в первом тезисе о Фейербахе (о прак­тике) как отрицание Марксом материализма вообще, вместо того, чтобы увидеть в них только отрицание ме­ханистического материализма и его преодоление диалек­тическим материализмом, — следовательно, «дополне­ние», а не отрицание материализма. Другими словами, путем устранения «фейербаховского элемента» из марк­сизма они превращают Маркса в субъективного идеали­ста антропоцентрического типа.

Однако, как бы предвидя, что найдутся люди, кото­рые попытаются истолковать его слова как отрицание приоритета природы, Маркс и Энгельс ясно подчеркива­ли: «При этом сохраняется приоритет внешней природы» [5, стр. 43]. Для обозначения природы, которая пред-

156

шествует человеческой истории, в «Святом семействе» Маркс употребляет термин материя: «Самое материю человек не создал. Даже те или иные производительные способности материи создаются человеком только при условии предварительного существования самой материи» [4, стр. 51]. С возникновением человеческого общества природа, которая предшествует человеческой истории, становится предпосылкой труда и производства, вовле­кается в материальную, предметную деятельность челове­ка. «Рабочий ничего не может создать без природы, без внешнего чувственного мира. Это — тот материал, на котором осуществляется его труд, в котором развертыва­ется его трудовая деятельность, из которого и с помощью которого труд производит свои продукты» [1, стр. 561]. В процессе человеческого присвоения природы, в продук­тах труда сохраняется нечто, что не есть субъективное, нечто, что действительно не тождественно человеку: «По­требительные стоимости: сюртук, холст и т. д., одним словом — товарные тела, представляют собой соединение двух элементов — вещества природы и труда. За выче­том суммы всех различных полезных видов труда, заклю­чающихся в сюртуке, холсте и т. д., всегда остается известный материальный субстрат, который сущест­вует от природы, без всякого содействия человека» [8, стр. 51].

Поэтому совершенно неправы те, кто утверждает, что этот «материальный субстрат, который существует от природы, без всякого содействия человека», есть ничто. Это противоречит точке зрения Маркса. «Формы дере­ва, — писал Маркс, — изменяются, например, когда из него делают стол. И, тем не менее, стол остается дере­вом — обыденной, чувственно воспринимаемой вещью» [8, стр. 81].

Человек еще не развил все потенции, заложенные в нем от природы, и никогда не сделает этого полностью, он не осуществил всей своей сущности, и никогда не осу­ществит ее полностью, — по самой своей сущности, которая осуществляется всегда только в процессе своего движения и развития, и поэтому никогда не появляется в полной мере в начале, а лишь в «конце» развития, ко­торый также никогда не достигается, но к которому можно лишь перспективно и асимптотически прибли­жаться. Господство человека над природой поэтому всег-

157

да будет постоянно прогрессирующим, и в этом смысле незавершенным и исторически относительным, процессом. Оно никогда не станет абсолютным и будет охватывать только бесконечно малую часть природы по сравнению с  неизмеримостью остальной, недоступной, непознанной и   подчиненной   природой.   В   противовес   подчиненному сектору, который представляет собой рационально орга­низованные системы каузальных связей, созданных  че­ловеческой  общественной   деятельностью,  существует  и всегда будет существовать огромный, неисчерпаемый и необозримый сектор природы, который состоит из несоз­нательно возникших и неподчиненных сил и связей, кото­рые ускользают от человеческого господства и контроля. Это есть та «негуманизированная» часть природы, кото­рая не создана и не преобразована человеческой деятель­ностью, которая еще не есть и никогда не будет полностью «очеловеченной» и подверженной воздействию человече­ских производительных, материальных и духовных, сил, а возникает, движется, изменяется и развивается до, без и  независимо от человека.  Этот  неподчиненный  сектор природы   будет  всегда   огромным,   несоизмеримо  и  не­сравнимо больше подчиненного и будет существовать во всех  областях  действительности — как  в  социальной   и психической сфере, так еще больше в органической и не­органической природе. Другими   словами, первозданная природа будет всегда больше исторической природы. По­этому то, что Маркс не отрицает «первозданной приро­ды», означает также и то, что Маркс, преодолевая фей­ербаховский материализм, вовсе не преодолевал матери­ализм как таковой.

Различие между Фейербахом и Марксом заключает­ся не в том, что первый признает, а второй отрицает су­ществование природы до, без и независимо от человека, а в том, что первый, признавая существование такой при­роды, ограничивается этим, тогда как второй «допол­няет» первозданную природу исторической природой; не в том, что первый делает отправным пунктом человека, а второй нет, — а в том, что первый делает точкой исхода «человека как такового», тогда как второй отправляется от действительного, исторического человека: «Фейербах говорит о «человеке как таковом», а не о «действитель­ном, историческом человеке»» [5, стр. 421.

В первом тезисе о Фейербахе   Маркс   подчеркивает

158

фундаментальное различие между двумя трактовками чувственности, беря ее прежде всего как чувственную че­ловеческую деятельность, практику, вместо чувственности как созерцания у старых материалистов. Он, конечно, не исключает чисто созерцательного отношения субъекта к объекту, но вначале лишь упоминает о нем, потому что это самая низшая форма отношения субъект — объект, форма, которая отнюдь не специфична для человека и которая и сама — как человеческое созерцание — может и должна быть объяснена (исторически и теоретически) человеческой предметной деятельностью, или практикой. Ибо человек не только природное существо, он есть че­ловеческое природное существо, поэтому и его отноше­ние к природе — не только природное отношение, оно есть человеческое природное отношение. Мы говорим: че­ловеческое природное отношение — потому, что появле­ние человека как исторического существа не означает аб­солютного конца (уничтожения) природного существа, а сохранение низшего существа в высшем, сохранение «в снятом виде». Поэтому каждому человеку свойственно природное отношение к окружающему, но человеческое отношение не сводится к природному отношению. При­родная чувственность преодолена человеческой практи­ческой чувственностью. Человек не приспосабливается к природе, а приспосабливает природу к себе, изменяя ее. Таким образом, он опосредствованно и сам изменяется: очеловечивая окружающую природу, он очеловечивает собственную природу. Поэтому позиция чувственного со­зерцания (пассивного отражения) как отношения к внеш­ним и чуждым (природным, неочеловеченным) объектам, чувственность как пассивное восприятие раздражений и инстинктивное реагирование — это не есть специфически человеческая позиция, хотя она свойственна и человеку. Исторически и действительно человек начинается там, где начинается человеческая предметная деятельность, т. е. изменение объекта субъектом.

Следует отметить, что и у Фейербаха встречаются подчас высказывания, свидетельствующие о его попытке выйти за пределы чисто теоретического отношения к дей­ствительности и понять человека не просто как порожде­ние природы, но и как продукт истории. Так, например, на вопрос, можно ли извлечь человека из природы, он (отвечал: «Нет! Но человек, возникший непосредственно

159

из природы, и был бы лишь чисто природным существом, а не человеком. Человек не есть произведение человека, а продукт культуры, истории. Многие растения, даже животные, так изменились благодаря заботливой чело­веческой руке, что их прототипа больше уже не найти в природе» [35, стр. 266].

Имея в виду именно подобные высказывания, Маркс и говорил, что они никогда не выходят за пределы раз­розненных догадок, что в них можно усматривать лишь способные к развитию зародыши. Между тем, эти «спо­собные к развитию зародыши», как правило, опускаются исследователями взглядов    Фейербаха, вследствие чего изложение его взглядов не может не принять односто­ронний характер. «Гениальные догадки» философа рас­сматриваются только с точки зрения их значения для его общего мировоззрения, а не с точки зрения их влияния на современников, прежде  всего   на   дальнейшее  развитие материалистической   философии    в    трудах    основопо­ложников марксизма. А в том, что указанные «разроз­ненные догадки» не остались  без  внимания и  явились одним  из зародышей   будущего мировоззрения, может убедиться каждый, сопоставив с только что приведенным высказыванием Фейербаха приводимое ниже высказыва­ние Маркса и Энгельса, где они с точки зрения уже раз­витой «догадки» дают критическую оценку общего миро­воззрения Фейербаха: «Он не замечает, что окружающий его чувственный мир вовсе не есть некая непосредственно от века данная, всегда равная себе вещь, а что он есть продукт   промышленности   и  общественного   состояния, притом в том смысле, что это — исторический продукт, ре­зультат деятельности целого ряда поколений, каждое из которых стояло на плечах предшествующего, продолжа­ло развивать его промышленность и его способ общения и видоизменяло в соответствии с изменившимися потреб­ностями его социальный строй. Даже предметы простей­шей    «чувственной   достоверности»   даны    ему   только благодаря общественному развитию, благодаря промыш­ленности и торговым сношениям. Вишневое дерево, по­добно почти всем плодовым деревьям, появилось, как из­вестно, в нашем поясе лишь несколько веков тому назад благодаря торговле...» [5, стр. 42].

Как мы видели, Фейербаху не удалось найти действи­тельных причин возникновения человека, дойти до пони-

160

мания сущности человека как совокупности обществен­ных отношений. Недовольный, однако, общим положе­нием, что человек происходит от природы, он апеллирует к ближайшим основаниям и условиям существования че­ловека, соответственно от «человека как такового» стре­мится перейти к действительному человеку, т. е. понять, что бытие и существо человека, поскольку он опреде­ленный человек, находится также в зависимости от опре­деленной природы. И тем не менее «в ряду естественных причин» Фейербаху так и не удалось найти действитель­ных оснований существования и сущности человека как общественного существа. Он или сводил историю к ка­чественно неотличимой части природного процесса, или же вообще отрицал за ней характер естественного про­цесса, т. е. не поднялся до понимания естественноисторического процесса, соответственно, человеческой действи­тельности как особенной части природной действительно­сти. Поэтому у Фейербаха, как писал Маркс, сущность человека понимается только как «род», «как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами» [5, стр. 3]. С этим связано то, что Фейербах не понял родовую деятельность человека как практическую деятельность, а практическую деятель­ность как родовую, что и дало ему основание поставить теоретическое отношение к природе выше практического. Подходит ли человек к природе с теоретической или с практической точки зрения — от этого зависит, рас­сматривает ли он природу как нечто, что «улыбается сво­им поэтически-чувственным блеском всему человеку» [4, стр. 143], или лишь как средство для удовлетворения своих эгоистических потребностей, как вещь, ничтожную саму по себе. Те, которые стояли на первой точке зре­ния, считали основанием природы действительную, в их чувственном созерцании проявляющуюся силу природы. Те, которые стояли на второй точке зрения, смотрели на природу, или вселенную, как на нечто сделанное, сотво­ренное, как на продукт веления. Первые, относящиеся к Миру эстетически или теоретически, отождествляют по­нятие мира с понятием космоса, красоты, «божественно­сти». Исходной точкой этой теории, поясняет Фейербах, является гармония с миром, ибо, удовлетворяя себя, че­ловек оставляет здесь в покое природу, строя свои воздушные замки, свои поэтические космогонии исключи-

161

тельно на естественном материале. Вторые, которые смо­трят на мир с практической точки зрения — даже если эту практическую точку зрения превращают в теорети­ческую, — расходятся с природой и превращают ее в по­корного слугу своих собственных интересов, своего прак­тического эгоизма. Исходным принципом этого взгляда является польза, утилитаризм, низводящий природу толь­ко на степень средства к достижению «грязно-торгаше­ских» целей.

Фейербах, стоящий за гармонию всех частей чувствен­ного мира, и в особенности гармонию человека с приро­дой, хочет брать природу с точки зрения полноты чело­веческого существа, а не с точки зрения гастрономии. Ошибка Фейербаха, однако, заключается в том, что это «опустошение» и человека, и природы, т. е. сведение все­го многообразия отношений между человеком и природой к одному лишь «гастрономическому» отношению, он пы­тался объяснить из особенностей монотеизма. В действи­тельности утилитаризм можно объяснить только из прак­тики капиталистического производства, в которой весь мир превращается в ряд количественно-математических, однообразных и повторимых отношений. Фейербаху «не было суждено» понять, что именно капиталистическое производство довело мир до совершенства количества = нивелировки, где и наука понимается и развивается «всегда лишь под углом зрения какого-нибудь внешнего отношения полезности», а «не в ее связи с сущностью че­ловека» [1, стр. 594]. Именно поэтому всякий философский вопрос о природе как природе (а не средстве — орудии — сырье) отодвигается в несуществующее, в иррациональное, в «туман» и спекулятивную фантазию. Не «эгоизм», а социальные условия есть то, что ограничивает человека теоретически, так как делает его равнодушным ко всему, что не касается непосредственно его личного блага.

Отвергая теологический  (и идеалистический)  взгляд на природу, а также утилитаристский подход к жизни и к науке, Фейербах не отвергал связь теории с практиче­скими потребностями.

«Я никогда — ни на самых крутых высотах филосо­фии, ни в отдаленных долинах истории — не терял из виду отношение к жизни, практическую тенденцию. Правда, тот способ, каким некоторые более молодые писатели выдвигают практическую тенденцию в литера-

162

туре, я, хотя и очень оправдываю в противоположность ученому педантизму, все же никогда не признавал и не признаю, так как он, будучи проведен последовательно, сводится... к самому низменному и пошлому утилитариз­му» [46, стр. 415].

Нужно сказать, что в понимании отношения человека к природе Фейербах расходится в отдельных пунктах также с некоторыми материалистами. Это, конечно, не коренные расхождения по вопросу общего воззрения на мир, но они тем не менее важны для лучшего понимания особенностей фейербаховского материализма. В шестой главе «Святого семейства», в которой Маркс характери­зует предшествующий материализм, он пишет, что у ро­доначальника английского материализма Бэкона «...ма­териализм таит еще в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития [4, стр. 142].

Лишь начиная с Гоббса материализм становится од­носторонним и абстрактным:

«В своем дальнейшем развитии материализм стано­вится односторонним. Гоббс является систематиком бэ­коновского материализма. Чувственность теряет свои яр­кие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра. Физическое движение приносится в жертву ме­ханическому или математическому движению; геометрия провозглашается главной наукой. Материализм стано­вится враждебным человеку. Чтобы преодолеть враж­дебный человеку бесплотный дух в его собственной об­ласти, материализму приходится самому умертвить свою плоть и сделаться аскетом. Он выступает как рассудоч­ное существо, но зато с беспощадной последовательно­стью развивает все выводы рассудка» [4, стр. 143].

Переход от гоббсовского абстрактного материализма к сенсуализму был осуществлен Локком. В этом смысле он является непосредственным предшественником фран­цузского материализма и продолжателем того направле­ния, высшим достижением которого в домарксовской фи­лософии явился материализм Фейербаха. «...Существуют два направления французского материализма: одно ведет свое происхождение от Декарта, другое — от Локка. Последнее направление материализма составляет, по преимуществу, французский образовательный элемент и

163

ведет прямо к социализму. Первый, механистический ма­териализм вливается во французское естествознание в соб­ственном смысле слова. В ходе развития оба направле­ния перекрещиваются» [4, стр. 139].

Если попытаться рассмотреть вопрос не только при­менительно к французскому материализму, а несколько шире, и в определенном смысле признать наличие линий Бэкона и Гоббса в домарксовском материализме, то Фейербах, по нашему мнению, является продолжателем бэконовской линии материализма особенно когда речь идет об отношении человека к природе. Подобно тому как французский материализм XVIII в. был «открытой, ясно выраженной борьбой против метафизики XVII века и против всякой метафизики, особенно против метафизики Декарта, Мальбранша, Спинозы и Лейбница», так и Фей­ербах, решительно выступая против гегелевской спеку­ляции, выступил в ее лице против метафизики XVII в., которая «пережила свою победоносную и содержатель­ную реставрацию в немецкой философии и особенно в спекулятивной немецкой философии XIX века» [4, стр.139]. Фейербаховский материализм был не только борьбой против «враждебного человеку бесплотного духа», но одновременно он был и попыткой преодоления «односто­роннего», «враждебного человеку» материализма. Коро­че и точнее: «Фейербах явился выразителем материализ­ма, совпадающего с гуманизмом, в теоретической обла­сти» [4, стр. 139].

164

Дальше

Возврат к содержанию